« НазадСборник №3 19.06.2017 11:52
ВСТРЕЧА НА САПУН-ГОРЕ Нет, он не остыл от снарядного грома! ... Это был май 1944 года. День был прохладный, серые тучи ползли по небу, закрывая еще не слишком согревшее землю солнце. Из-за дождя посвежело, и холодный ветер гнул уже позеленевшие деревья.
Уже который день в такую погоду солдаты батареи противотанковых орудий поднимала пыль на дороге битыми и потертыми сапогами. Серые шинели устало ползли по дороге, вслед за орудиями на конной тяге, и лица солдат, измученные и небритые, сухо и тоскливо смотрели вперед. За их спинами была Ялта, а впереди – Севастополь. Солнце лучами заката позолотило серую даль и пыль под ногами. Эти лучи – единственное напоминание о мире.
Командир противотанкового орудия поднялся на пригорок и, посмотрев вперед, приказал остановиться. Орудия задрали тупые носы вверх. Командир распахнул серую шинель, закурил самокрутку и, присев на пригорок, тяжело вздохнул. Сегодня он оставил в передвижном госпитале двух друзей. Он думал о том, что будет завтра. Он думал о Севастополе. Враги, захватившие этот город, не знали о том, что совсем близко сидят люди, которые усталыми глазами смотрят в ночь и думают о том, что будет завтра...
В тот же день и с другой стороны к городу шли серые шинели. Такие же уставшие лица смотрели вперед и видели Севастополь, оставив за спиной освобожденный Симферополь, Старый солдат в рваных сапогах из второй гвардейской армии сухо кашлянул, присел и посмотрел вперед. Так же, как и тот девятнадцатилетний командир, он думал о том, что будет завтра... Командир противотанкового орудия Отдельной Приморской армии все так же сидел. Сейчас он вспоминал своих друзей, вспоминал о том, как восемнадцатого апреля они вмести освобождали Балаклаву. А сейчас он остался один. Еще он думал о том, что со своим 45-миллиметровым орудием он стрелял раньше лишь по танкам, а сейчас ему нужно будет брать укрепленные позиции...
Старый солдат подвесил над огнем котелок, чтобы сварить чай. Сейчас он вспомнил о том, как над Симферополем сбили самолет. Летчиков немцы похоронили в воронке от взрыва, а девочки-партизанки прибили фанеру со словами:
Спите спокойно, славные соколы
Дети великой страны, Вас не забудут жители города, Местью сердца их полны. Немцы были взбешены и вырвали табличку. А когда наша армия освободила Симферополь, какой-то молодой парень поднял и поставил ее на место. В эту минуту старый солдат думал о том, что где-то далеко его сын сражается так же, как и тот парень, а, может быть, он погиб. Солдат тяжело вздохнул...
В это время в Севастополе немецкий патруль обходил затихающие улицы. Испуганные жители прятались в домах, помня о том, как совсем недавно расстреляли группу подпольщиков во главе с Ревякиным. Никто из них, ни солдаты, ни жители, не знали о том, что завтра всё будет по-другому. ..
Встало тёплое солнце, разбудив солдат. Пятое мая. Отдельная Приморская армия готовила наступление на Севастополь со стороны Балаклавы. Впереди стрелков продвигались штурмовые группы с лёгкими пушками. Одну из этих пушек вёл молодой командир. Бойцы с ходу ворвались в первую линию окопов противника. Но скоро под плотным свинцовым градом пришлось залечь. На помощь пехотинцам пришла авиация. Самолёты-штурмовики проносились над траншеями, поражая немцев пулемётным огнём. Вот оно главное сражение за Сапун-гору. «Даёшь Севастополь!» закричали солдаты Отдельной Приморской армии. И командир подумал про себя: «Даёшь Севастополь»...
Ещё перед началом сражения старый солдат подумал о том, что сейчас письма доставляют нерегулярно. Может быть, именно из-за этого от сына нет вестей. Но вот эхом зазвучали слова солдат второй гвардейской армии: «Даёшь Севастополь!» И сейчас он вспомнил о том, зачем он здесь. Он вспомнил о том, что он - солдат. Его армия готовила наступление со стороны Симферополя. Они брали Сапун-гору. Бой шёл за каждую пядь земли, за каждый камень. Приходилось подниматься по склонам горы под непрекращающимся огнём врага. И вот подножье Сапун-горы позади, но до гребня оставались ещё самые трудные метры. Каждый сантиметр этой земли был полит кровью солдат, русских, украинских, армян, грузин, евреев… Укреплённые огневые точки противника метко стреляли по серым шинелям, но шинели всё ползли и ползли вперёд. Много лет спустя, учёные и психологи так и не смогут понять, что именно, кроме невероятного патриотизма, толкало солдат вперёд, вперёд. Они не могли этого сказать, но это мог сказать старый солдат в рваных сапогах и молодой командир противотанкового орудия. И вот этот рубеж взят – над Сапун-горой реет красное знамя, словно напоминая о пролитой крови. Кое-где ещё слышны отдельные выстрелы, но немцы уже оттеснены...
И вот они встретились. Старый солдат и молодой командир. Отец и сын. Встретились на вершине горы, которую освобождали вместе, встретились у входа в Севастополь.
Прошло несколько дней, и освобождённый Севастополь встретил новый рассвет. Свободное солнце в свободном небе над свободными людьми. Отец и сын шли по улицам города с разрушенными домами, но среди развалин уже видна зелёная трава, а в воздухе пахнет порохом и сиренью. В тот год было много сирени, она своим душным ароматом говорила о том, что все сражения и война только снятся солдатам, но это было не так - сирень в тот год быстро отцвела... Пятое мая. Я стою на Историческом бульваре и смотрю вдаль. В воздухе до духоты пахнет сиренью, а я вспоминаю о том, как Щерба Пантелей Фёдорович и Фёдор Михайлович – мои дед и прадед – встретились на Сапун-горе, как они освобождали Севастополь. Никто из них не думал тогда, что много лет спустя всё так же будет цвести сирень, что здесь буду стоять я и буду вспоминать их. Только сирень сейчас цветёт долго...
Соколовская Валерия,
КРАСНЫЕ МАКИ Маки, маки, красные маки –
Горькая память земли...
Г. Поженян
Стоял один из теплых майских дней, и Малахов курган, покрытый густой цветущей зеленью, возвышался над первых Корабельной стороной. Яркий солнечный луч, пробившись сквозь облака, озарил волшебным светом центральную аллею, придавая густой тени, отбрасываемой кронами деревьев на стройные заасфальтированные дорожки, слегка расплывчатое очертание.
9 Мая... День Победы... День памяти и благодарности тем, кто до последней капли крови самоотверженно и самоотречение стоял, защищая родную землю... Природа помнила их, и плакучие ивы, растущие на северном склоне Малахова кургана, мерно покачивались, являя собой образ глубочайшей скорби.
… Медленным, слабым шагом, переставляя ноги, как будто палки, поднимался старик на вершину былой крепости – Малахова кургана.
Как странно было видеть этого, прожившего долгий век человека, среди вновь расцветших, похожих на пирамиды, цветов каштанов, свежих листьев и упругих молодых веток. Несмотря на то, что на улице знойно парило, он был тепло одет в старое серое пальто и казался малозаметным, сливаясь с асфальтом. Асфальт и старик были под стать друг другу, ибо серая безжизненная масса была единственной деталью этой пестрой, полной жизни, картины, которая хоть сколько-нибудь гармонировала с долговязой фигурой мужчины.
Он шел, сосредоточенно смотря под ноги, и изредка оглядывался на удаляющийся от него город.
Вот оборонительная башня. Какой контраст она составляла с тем полуразрушенным строением, каким старик, оставляя Севастополь в 42-ом, видел ее в последний раз...
Слегка отдышавшись в густой тени белой акации, он прошел к тихой и уютной боковой аллее, где и сел на маленькую полуразвалившуюся зеленую скамейку с видом на город. Перед ним открылась панорама, состоящая из безжизненных холмов, покрытых новыми постройками, возвышающихся над городом подъемных кранов и созданной на скалистой почве сети мощных дорог. Но ничего этого старик не видел, потому что внимание его было привлечено обыкновенной, на первый взгляд, картиной.
Недалеко от скамейки, на склоне холма, цвел одиноко большой алый мак. Гордо возвышалась его пурпурная головка на фоне ярко-голубого неба. Ласковый, теплый ветерок играл с его блестящими на солнце лепестками. Вот один оторвался, легко покружившись в воздухе, упал на землю. Вот другой... «Словно капли крови. Как тогда», – подумал старик. Если бы случайный прохожий взглянул в этот момент в его глаза, то был бы поражен их влажной бездонной голубизной, нисколько не выгоревшей и не ставшей бесцветной за долгие годы жизни. Выражение неописуемой тоски и боли отразилось в них.
«Маки, маки, красные маки-горькая память земли. Неужели вам снятся атаки тех, кто с этих холмов не пришли?», – вспомнил старик эти строки, и тут же в его сознании воскресли картины тех дней, когда он впервые ступил на священную землю Севастополя...
...Май 42 года. Их было 100, юных выпускников училища ПВО ВМФ, направленных на Черноморский флот. Так он, молодой лейтенант Д. П. Бесперстых, оказался в осажденном Севастополе. Тогда еще никто не знал, что до конца 2-ой героической обороны города оставалось всего лишь два месяца. Живое воображение Дмитрия уже тогда было поражено маками, растущими повсюду, и холмами, обливающимися ими, словно кровью. Дима не боялся быть убитым в бою, он твердо верил в возрождение всего живого на земле, глядя на глубокую воронку, образовавшуюся при взрыве снаряда, но и уже вновь покрытую вечными маками землю. И с тех пор алый цветок стал для Димы талисманом удачи в бою и символом вечности.
В те далекие годы лейтенант не переставал благодарить судьбу за то, что спасся, покинув землю Крыма, как палубу терпящего крушение корабля.
Казалось, бесконечен обрывающийся в море, как в пропасть, берег Черного моря. Безлунная ночь укрыла своим одеянием мыс Херсонес, последний островок надежды, и вместе с ним тысячи обреченных на смерть людей. Она давала им мимолетную живительную передышку перед вечным покоем, чтобы последний раз раненные, измученные голодом, жаждой и продолжительными, изнурительными боями люди вдохнули полной грудью ночную прохладу и почувствовали всю прелесть бытия.
Чуть забрезжил рассвет, и на расстоянии восьмисот метров от берега, на фоне бесконечного горизонта и черных кучевых облаков, осажденные увидели металлические эллипсовидные полупогруженные в морскую пучину «острова». Это были «морские охотники». Они пробивались с боями с Кавказа, движимые лишь одной целью – спасти защитников Севастополя от фашистского плена. Но подойти к берегу уже не было возможности. Лишь у тех, кто мог сам доплыть до них, был шанс спастись, попасть на «большую землю». И Дмитрий с двумя товарищами бросился в прохладную спасительную пенящуюся стихию навстречу неизвестности.
Позади – стоны, крики отчаяния, проклятья обреченных на смерть людей, раненных, обессилевших, не умеющих плавать. Периодически раздавались пулеметные очереди. И пули то впереди, то сзади Димы с пронзительным свистом врезались в постоянно движущуюся, волнующуюся водную массу, как бы насквозь пронизывая ее. Он задыхался, захлебывался, казалось, вот-вот потеряет сознание, но огромное желание достичь цели всякий раз придавало ему силы в отчаянной борьбе за жизнь... И вот его рука почувствовала железную хватку чьих-то сильных рук...
Стоя на переполненной телами палубе «охотника», уходящего в синеву открытого моря под неистовый рев пикирующих фашистских самолетов и оглушительные взрывы бомб, Дима думал о нем, о Севастополе. Верил, что когда-нибудь еще пройдет по красивым стройным улицам обновленного, полного жизни города. «Иначе и быть не может», – думал он. А сильный, неистовый ветер, завывая над его головой, рвал на клочья косое полотнище дождя...
Это было не все. Судьба готовила ему иные испытания. Самое страшное – впереди...
«Только маки помнят и знают, на какой земле выросли, каким неутешным горем взлелеяны», – с грустью подумал старик и отвел полные слез глаза от алого мака, его друга и товарища. Он долго смотрел своим невидящим взором в бесконечную полусферу небосвода, а потом погрузился во власть одурманивающей, сладкой и бесконечной неги блаженного неведения. Но вот состояние небытия сменилось болезненным бредом. Старик заново переживал в неумолимых воспоминаниях ощущение того ужасного, неописуемого чувства, являющегося смешением душевной подавленности, стыда, обреченности, непонимания смысла происходящего и просто страха. Приблизительно такое состояние души, только в тысячу раз болезненнее и острее, он испытал, идя в атаку под Туапсе в том же 42-ом в составе... штрафного взвода.
… За несколько дней до сражения Дмитрий в зале военного трибунала, как во сне, слышал голос, зачитавший ему приговор (О! Какой сталью он звенел! Каким ледяным безразличием веяло от слов): «По приказу И.В. Сталина №227 «Ни шагу назад! »...Д. П. Бесперстых признается виновным,… лишается воинского звания,... направляется в штрафную роту...».
« За что?», – пульсировала в голове неотвязная мысль. «За что? – хотелось крикнуть на весь зал, – За что такое унижение? Такое наказание хуже смертной казни. Разве я это заслужил? Разве я предатель, о чем говорят они, работники особого отдела? Да, я распустил людей по своим частям. Но ведь в течение недели никто не поставил перед нами боевую задачу, никто из командования не появился в том секторе обороны Новороссийска, куда я был назначен командиром сводной роты, а боеприпасы и продовольствие уже давно закончились».
... В атаку штрафники шли впереди, и Дмитрий видел, как рядом с ним замертво падают сраженные пулями бойцы, искупающие свою вину кровью.
«Почему я не умер тогда? Неужели я заслужил это – полную безысходность? Все, чему меня учили с детства, оказалось неправдой, а все мнимые идеалы – идолами, никому не нужными глиняными божками, которые разлетелись на мелкие кусочки под смелым и уверенным ударом молотка, на самом деле не имеющего ни опоры, ни твердых убеждений. Старое растоптали, разрушили, но забыли сжечь дотла, и душа болит и безмолвно обливается слезами внутренней подавленности и полной безысходности над могилой минувшего, дорогого сердцу времени, уже навсегда скрытого под покровом всепоглощающей земли».
На секунду ход мыслей старика был прерван. Он увидел молодую пару, молчаливо прогуливающуюся по цветущей каштановой аллее. Отсутствующее, безразличное выражение лиц, как-будто люди стремились уйти от неприятельски враждебного мира в узкие рамки своей души. Было 9 Мая, но что-то мешало им, остановившись на минутку, перестать беспрестанно ходить по аллеям Малахова, кургана, как бы бежать от самих себя и, оглянувшись, увидеть за этими едва колышимыми ветерком ветками деревьев лица тех людей, которые когда - то стояли здесь насмерть. Но если из них, молодых, кто-то и вспомнит о павших, вспомнит ли он о тех, кто остался в живых?
«Девушка, бросьте хоть вы на всеми забытого старика мимолетный взгляд! Ведь, вы, женщины, более чувствительны. Подойдите, улыбнитесь ласково, растопите навеки замерзший лед моей души, и я поделюсь с вами множеством интересных и захватывающих историй. Хотите, я вам расскажу про вторую оборону Севастополя? Но нет, вы не посмотрите в мою сторону, вы столь увлечены своими заботами и повседневными проблемами, что даже не видите землю, по которой ступаете. Я не виню вас. Идите...»
Молодая пара скрылась за цветущим кустом сирени.
Тем временем начало смеркаться. Кое-где на Малаховом кургане зажглись желтым, мягким и умиротворяющим – рассеянным светом легкие, как пушинки, старинные фонарики. Но скамейку, на которой сидел старик, не озарил искусственный свет, созданный лишь для удобства цивилизованного мира. Фонарь, стоящий в отдалении, был разбит...
Наступило утро, и солнечный луч надежды осветил старика, но он продолжал все так же неподвижно сидеть, представляя собой мраморное изваяние. Его голубые стеклянные глаза были широко открыты, а во взгляде сквозило лишь только одно – смерть. Рядом, на склоне холма, возвышался лишь стебель того мака. Земля вокруг него была усыпана алыми лепестками...
Я держу в руках открытку, которую получил мой дедушка к 9 Мая от старого, испытанного в боях товарища. Красивым, ровным почерком на обратной стороне ее написано:
Весна и столько лет с Победы
Сплелися в лавровый венец.
И, как говаривали деды,
Пока для жизни не конец...
На открытке красовался одинокий алый мак на бледно-голубом фоне. Это была последняя весточка от человека, прошедшего сложный жизненный путь – полковника инженерных войск Д. П. Бесперстых.
Коротка пора цветения красного мака. День, другой – и облетят лепестки... Коротка память людская... Что же с нами происходит? Говорят, изменилось время – изменились ценности. Но почему изменились? Неужели новый мир, обрушившийся на нас потоком оглушающей музыки и ярких, блестящих бумажек и одежд, застит нам глаза? Что же с нами происходит? Остановись на минуту, задумайся. Перелистай страницы истории назад. Менялось все. Менялись музыка, мода, одежды, деньги, в конце кондов. Не менялись Правда, Совесть, Добро, Память, наконец. И что бы ни происходило, какие бы катаклизмы ни обрушивались на нашу грешную матушку-землю, они были живы. И будут! Ведь навсегда сохранил в своем сердце память о боевом друге, Д. П. Бесперстых, мой дед, помнит о нем мама, теперь знаю я. Знаю, буду помнить и, перелистывая старый дедушкин альбом, расскажу о нем своим детям. Расскажу о нем, расскажу о своем дедушке. Мало ли было их, преданно любящих свою Родину (а верность и преданность никогда не забываются), прославленных и неизвестных! Буду помнить я. Будешь помнить ты, мой читатель. Будем помнить мы. Из этого и складывается память людская. Память народа. Нет, неправда, что она коротка! Отцветают красные маки. Но ведь весной зацветают вновь! Вновь Севастополь залит алым морем цветущих маков под ярко-голубым сводом небес.
Орочко Наталья,
ученица 10-Б класса
|
Виктор Илларионович Васильчиков
5(17) октября 1878 г. в своем имении с. Трубетчино Лебедянского уезда Тамбовской губернии после долгой болезни скончался князь Виктор Илларионович Васильчиков - один из организаторов и руководителей обороны Севастополя 1854-1855 гг., чье имя, некогда широко известное в России и Европе, к настоящему времени незаслуженно забыто потомками и знакомо, в основном, только узкому кругу специалистов.
Виктор Илларионович Васильчиков родился в 1820 г. в Санкт-Петербурге и принадлежал к древнерусскому дворянскому роду, который начал службу Московскому князю с 1453 года.
Свое детство до поступления в Пажеский Его Величества корпус, Виктор провел под наблюдением отца, боевого генерала и крупного общественного деятеля, оказавшего большое влияние на формирование его личности. Видимо поэтому, в отличие от старшего брата Александра, ставшего юристом, Виктор Васильчиков избрал карьеру военного. В 1839 г., произведенный из камер-пажей в корнеты лейб-гвардии Конного полка, он начал службу в Санкт-Петербурге при дворе.
Крымская война 1854-1855 гг. застала 33-летнего флигель-адъютанта полковника Виктора Васильчикова на Дунае, где он сначала состоял при главнокомандующем Южной армией князе М.Д. Горчакове, а с января 1854 г. исполнял должность начальника штаба Маловалахского отряда.
В первых числах октября того же года, после оставления русскими войсками Дунайских княжеств, Виктор Илларионович вместе с полками 12-й пехотной дивизии, посланной Горчаковым из Южной армии на помощь осажденной базе Черноморского флота, прибыл в Севастополь.
19 ноября 1854 г. по настоянию Великих Князей Михаила и Николая Николаевичей, находившихся в Севастополе, главнокомандующий военно-сухопутными и морскими силами в Крыму князь А.С. Меншиков назначил В.И. Васильчикова исполняющим обязанности начальника штаба гарнизона.
По мнению М.А. Вроченского, «с назначением кн. Васильчикова многое изменилось к лучшему, насколько это было возможно среди сумятицы выполнения всех военных потребностей города».
Штаб гарнизона превратился в центр, где рождались диспозиции размещения войск на линиях обороны, приказы и инструкции, регламентирующие жизнь гарнизона, решались вопросы о назначении командиров воинских частей, укреплений и батарей.
В замечательной личности кн. Васильчикова каждый член Севастопольского гарнизона видел: человека, солдата, инженера, артиллериста, начальника штаба и администратора».
В апреле 1855 г. за отражение второй бомбардировки гарнизоном его произвели в генерал-майоры с назначением в свиту Его Императорского Величества, а как только Александр II получил донесение из Севастополя об успешном отражении штурма 6 июня, то в числе первых, отмеченных Высочайшими наградами, наряду с главнокомандующим кн. М.Д. Горчаковым и начальником гарнизона Д.Е. Остен-Сакеном, находился и князь В.И. Васильчиков, удостоенный ордена Святого Георгия 3 степени.
Невзирая на страшную занятость, кн. Васильчиков первым в России предпринял конкретные меры к увековечению памяти погибших севастопольских защитников.
В 1857 году он заказал частным образом архитектору А.И. Штакеншнейдеру проект храма во имя Святого Николая для сооружения его на Братском кладбище.
Учитывая, что кладбище расположено на высоком холме, Виктор Илларионович хотел видеть храм в форме пирамиды - символа вечности, усвоенном со времен Древнего Египта.
В апреле 1858 г. Виктор Васильчиков назначается товарищем Военного министра, а с мая становится управляющим Военным министерством на время длительного отсутствия министра Н.О. Сухозанета.
Находясь на столь высоком посту, князь обратил особое внимание Александра II на злоупотребления винных откупщиков прежде всего в Войске Донском. Откуп там был отменен, а несколько позже ликвидирован и по всей Империи.
В 1861 г. здоровье Виктора Илларионовича не выдержало многолетней изнурительной работы, и он тяжело заболел.
«Жизнь - царю, честь - никому!» - именно этот девиз выбрал Илларион Васильчиков для своего княжеского герба. По наследству он достался его сыну Виктору. Как и для отца, для сына понятие «Царь» было неразрывно связано с понятием «Россия» и «Отечество». Именно им он посвятил свою жизнь, не уронив чести, прожив в миру 58 лет.
По материалам статьи Павла Ляшука "Жизнь - царю, честь - никому".
