« НазадСборник №6 20.06.2017 12:36
СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ КОНСУЛЫ
Консульский институт, практически исчезнувший после смерти Петра Ι, возродился в период правления Екатерины ΙΙ. Консулы, в отличие от дипломатических агентов, стоящих на страже политических интересов государства, призваны были охранять социально-экономические интересы своих подданных. В первую очередь они назначались в порты для защиты прав и интересов торговли и мореплавания.
Это в полной мере относится к Севастополю, как к порту и месту проживания многих иностранных подданных. Как правило, консулы были внештатными работниками, которым не надо было платить жалования. А так как их деятельность в первую очередь касалась торговых дел, то назначались консулами в большинстве случаев купцы, для которых это было «не только лестно», но и выгодно. К ним уважительно относились органы местной власти, что позволяло им увеличивать свои собственные торговые обороты.
В 1804 г. Севастополь был объявлен главным военным портом на Черном море, в городе упразднили таможню, а купеческим судам запретили заходить в порт. Тем не менее, по сохранившимся архивным документам удалось установить, что в Севастополе в это время существовала французская консульская служба. Это стало известно благодаря сохранившемуся в Государственном архиве Автономной Республики Крым, протоколу заседания Таврического правительства от 22 марта 1804 г. На этом заседании рассматривался вопрос о том, что некий Мальсанто, секретарь «проживающего в городе Ахтиаре французского консула» задолжал по двум векселям иностранцу Францу Мукалия 961 руб. Интересы последнего представлял по доверенности французский купец Феликс Лагария. Заседание закончилось тем, что губернское правительство обязало севастопольского полицеймейстера Левицкого взыскать с должника деньги. Продолжая тему французских консулов, следует отметить, что в Государственном архиве города Севастополя сохранилось письмо Департамента внутренних сношений Министерства иностранных дел от 14 января 1883 г., в котором севастопольцев уведомили, что «Государь Император соизволил признавать французско-подданного Вакье — французским консульским агентом». Полидор Петрович Вакье являлся сыном севастопольского купца 1-й гильдии Петра Францевича Вакье, который в 1858 г. был признан Керченским коммерческим судом несостоятельным, другими словами - объявлен банкротом. Сам Полидор Петрович, по-видимому, был довольно успешным купцом и приобрел в Балаклаве фабрику по переработке сардин.
Вполне вероятно, что функции консульского агента Полидор Петрович Вакье выполнял добросовестно, но его деятельность не нашла отражение в истории Севастополя, в отличие от деятельности Луи (Людовика) Антоновича Ге, назначенного на эту должность в 1894 г.
До назначения вице-консулом Л.А. Ге участвовал в франко-прусской войне. В 1870 г. добровольцем вступил в ряды французской армии, храбро сражался на фронте. Попав в плен, был заточен в крепость Кенигсберг, где пробыл около года, был приговорен к смертной казни, но смог бежать, благополучно добрался до Франции и был награжден орденом Почетного легиона.
Имя французского вице-консула Л.А. Ге тесно связано с возвращением севастопольских реликвий, одной из которых является Херсонесский колокол. В «Списке наград, испрашиваемых за неслужебные отличия по Морскому ведомству», вице-адмирал В.С. Сарнавский 25 апреля 1913 г., ходатайствуя о награждении французского консула гражданина Луи Антоновича Ге орденом св. Владимира 4-й степени, в графе «В чем состоят оказанные отличия» указывал: «оказал содействие по возвращению в Севастополь двух крестов и колокола с разрушенных в Крымскую войну 1854–1855 гг. севастопольских церквей, находившихся до сего времени в г. Париже в музее Cluny и в церкви Notre Dame de Paris».
Кроме французского консула, существенную помощь в возвращении реликвий оказал директор Музея Армии в Париже дивизионный генерал Ниокс, который в письме Л.А. Ге от 25 марта 1912 г. сообщал: «Крест св. Владимира действительно был официально передан мною в присутствии моих офицеров, от имени Французского Правительства г-ну капитану 1 ранга Карцеву русскому военно-морскому атташе 9 сего марта. Я придал этому торжеству скромный и соответствующий блеск. Я обратился с несколькими соответствующими словами к г[осподи]ну капитану 1 ранга Карцеву, который мне ответил с видимым волнением и принял во владение этот священный памятник, предварительно набожно его поцеловав. В тот же день крест был отправлен в Россию». Господин Ниокс также просил проинформировать его о монастырском колоколе.
Впервые вопрос о возвращении колокола в Херсонесский монастырь был поднят в 1898 г. В годы Крымской войны территорию монастыря занимали французские войска. После окончания войны монастырский колокол в качестве трофея вывезли в Париж, где он занял почетно отведенное ему место в соборе Notre Dame de Paris. Мысль о возвращении колокола на родину, по-видимому, была приурочена к 45-летию начала первой обороны Севастополя. Колокол, действительно, предполагалось вернуть в Россию. Однако решение так и не было принято, поскольку не было полной уверенности в том, что этот тот самый Херсонесский колокол. Дело в том, что указанные настоятелем Херсонесского монастыря размеры не соответствовали размерам колокола-пленника. «…требуемый в настоящее время Вашим Преосвященством был малого размера, — писал французский вице-консул в сентябре 1898 г. настоятелю Херсонесского монастыря, — а находящийся в соборе Notre Dame de Paris большой. Его высокопреосвященство кардинал и архиепископ Парижа просит объяснить ему величину и надпись требуемого Вашим Преосвященством колокола».
Судя по архивным документам, переписка между должностными лицами двух стран велась пятнадцать лет. Наконец в августе 1912 г. вопрос разрешился, и было получено согласие Дирекции дел политических и коммерческих Министерства иностранных дел Франции, которая сообщала, что «Французское Правительство будет счастливо отдать России колокол Херсонесского монастыря, как новый залог дружбы французского народа».
День 23 ноября 1913 г. для Херсонесского монастыря стал, по истине, торжеством. Для встречи колокола все вышли к воротам, возле колокола прочитали молитву, после чего его освятили и ввезли в монастырь. По окончании молебна много добрых слов было сказано о французском консуле и его соотечественниках, содействовавших возвращению реликвии.
Желание настоятеля Херсонесского монастыря епископа Иннокентия отметить консула наградой совпало с мнением временного генерал-губернатора, главного командира Севастопольского порта и начальника гарнизона г. Севастополя вице-адмирала В.С. Сарнавского. Ходатайство о награждении Л.А Ге направили в высшие инстанции. Российскую награду консул получил в феврале 1915 г. и она заняла достойное место рядом с французскими: орденом Почетного легиона, орденом Академических пальм и колониальной медалью; русскими орденами: Св. Станислава 2-й степени и Св. Анны 2-й степени и другими знаками отличия.
В 1914 г., с началом военных действий на территории Франции, Л.А. Ге ходатайствовал о зачислении его в действующую армию и был очень огорчен, когда это ходатайство отклонили в силу его преклонного возраста. Вице-консулу в то время было около 65 лет. А 1 марта 1915 г. газета «Крымский вестник» сообщила: «27 февраля в 1 час ночи в гостинице «Ветцель» скончался от воспаления легких севастопольский французский консул, офицер французской армии Л.А. Ге».
3 марта состоялись очень торжественные и редкие по своей многолюдности похороны. Речи на кладбище звучали на разных языках, так как последнее время Л.А. Ге исполнял также должность итальянского вице-консула в Севастополе. Все выражали любовь и уважение к этому человеку.
Можно предположить, что в числе первых дипломатических представителей в Севастополе числился и греческий консул, т.к. в конце ХVΙΙΙ в. в городе и в Балаклаве проживало значительное количество греческого населения. По архивным документам на данное время личность первого консула не установлена. Первые сведения о вице-консуле Греции датируются 1845 г. Им был бердянский купец 1-й гильдии Леонтий Иванович Кукули, проживавший в Севастополе. Здесь же в городе он вел свои торговые дела и был старостой Петропавловской греческой церкви. В этой церкви, в ноябре 1825 г., Кукули венчался с дочерью купца 3-й гильдии Екатериной Эммануиловной Критико, а в 1826 г. крестил свою первую дочь Анну. Небольшое здание церкви к 1830-м годам обветшало и в 1837 г. настоятель с трудом уговорил старосту Л. Кукули выделить скромную сумму на срочный ремонт. К осени ремонт был окончен. Л. Кукули представили к награждению «за усердное и щедрое жертвование». Но пока оформлялись документы, 6 сентября после проливного дождя обрушились крыша и купол церкви. Все это произошло накануне приезда в Севастополь императора Николая Ι. В годы Крымской войны Л. Кукули подрядился на заготовку топлива и свечей для войск. Но дела шли плохо и, оказавшись несостоятельным, купец был отстранен от поставки топлива в Керчь, а свечей в Симферополь, Ялту и на кордоны внутри Крыма.
Более двадцати лет греческим консулом в Севастополе являлся Николай Петрович Грипари. Его дипломатическая карьера в нашем городе началась с 8 февраля 1880 г., когда на основании высочайшего повеления Правительствующий Сенат назначил купца 1-й гильдии Н.П. Грипари греческим вице-консулом в Севастополе. Через 10 лет в 1890 г. он принял подданство России. В разные годы кроме своих основных обязанностей греческого вице-консула и консула он исполнял обязанности датского, бельгийского, шведско-норвежского вице-консула, а также итальянского консульского агента.
Николай Петрович Грипари был гласным Севастопольской городской думы, присяжным заседателем. Он состоял попечителем и казначеем греческого училища, а также церковным старостой греческой Трехсвятительской церкви, организатором, учредителем и председателем греческого благотворительного общества в Севастополе, начавшего свою деятельность в 1894 г. Греческое благотворительное общество избрало Грипари пожизненным почетным председателем и постановило поставить его портрет на вечные времена в актовой зале школы этого общества с надписью: «Николай Петрович Грипари, греческий консул, пожизненный почетный председатель Севастопольского греческого благотворительного общества, учредитель и великий попечитель общества».
В суровую зиму 1898 г. Н.П. Грипари «пожертвовал до 2 тысяч пудов каменного угля в пользу бедных города Севастополя». Каждый малоимущий, «заручившись квитанцией на уголь от господина полицмейстера», мог получить полагавшееся ему количество угля со склада Грипари на пристани в Южной бухте».
Деятельность Н.П. Грипари отмечена многими наградами. Среди них - русские: орден св. Станислава 3-й ст., св. Анны 3-й ст. по ведомству Министерства юстиции, медаль Красного Креста за участие и деятельность общества во время русско-японской войны 1904-1905 гг.; греческие: Спасителя - серебряный и золотой офицерские; орден короны Италии. Кроме того, в 1894 г. он был награжден 50 тыс. руб. за добросовестное исполнение подряда по поставке муки Военному ведомству в неурожайные годы (1891-1892 гг.). Во время императорских приездов в Крым Николаю Петровичу были пожалованы, сначала золотой портсигар с бриллиантами, а в следующий раз - золотая булавка с бриллиантом и сапфиром.
О том, что Николай Петрович Грипари в конце ХΙХ в. приобрел Барановский фарфоровый завод, стало известно благодаря киевскому исследователю кандидату технических наук, коллекционеру Эдуарду Браиловскому. Фабрика была основана в 1801 г. и находилась первоначально в Польше. Затем владельцы перенесли производство в великолепное поместье князей Гагариных – Барановку, потому что там находилось сырье. Фабрика была лучшей в Юго-Западном крае империи. Сейчас это Житомирская область Украины.
Фабрика выпускала фарфор высокого качества: изысканные столовые, кофейные и чайные сервизы, декоративные тарелки, шкатулки. Вся продукция хорошо раскупалась. Император Александр I в 1825 г. даровал право использовать владельцам в качестве марки герб России – двуглавый орел под короной.
В конце ХΙХ в. Гагарины продали фабрику и поместье Николаю Петровичу Грипари. Он вместе с братом и сыновьями, а их у него было пятеро, реконструировали завод, и с 1896 г. начали выпускать великолепную фарфоровую посуду. Кстати, его сыновья активно занимались спортом, были яхтсменами и велосипедистами, а в 1896 г. один из них занял в Париже 1-е место по плаванию. Сын Петр после учебы в Англии, затем в Бельгии, возглавил завод, став его директором в 1901-1908 гг. Формы, разработанные Петром Грипари (сыном) просуществовали до середины 30-х годов, а некоторые модели даже до 60-х годов XX в.
На фабрике применялись новые технологии, туда приглашались известные зарубежные мастера. Изделия завода представлялись на международных - в Венеции, Риме, Барселоне Лондоне, и российских выставках – в Самаре и в Ростове-на-Дону. Почти всегда продукция отмечалась наградами. Одно время фабрика поставляла фарфоро-фаянсовую посуду и для Черноморского флота.
Завод работал до 1917 г., когда Грипари вынуждены были покинуть охваченную революцией Россию. В марте 1917 г. Грипари, как глава крупного промышленного центра, направил Императору телеграмму с просьбой не отрекаться от престола. Но когда понял, что в стране нельзя повлиять на ситуацию, он перевел свои средства через одесский иностранный банк за границу и выехал из страны.
Родившись в Греции в 1848 г. и прожив 80 лет, он умер на родине в 1928 г. За время проживания в России, пройдя путь от купца 1-й гильдии, он был причислен в 1898 г. к потомственному почетному гражданству, а в 1906 г. возведен в дворянское достоинство.
В марте 1913 г. в Греции произошло убийство короля Георга Ι. В Севастополе в греческой Трехсвятельской церкви была проведена панихида, на которой присутствовал консул Панаго Апостолович Апостолиди. Ранее в 1912 г. П.А. Апостолиди по распоряжению греческого правительства занимался призывом на действительную военную службу греческих подданных рекрутов, проживавших в Севастополе. Секретарем греческого консульства являлся тогда Антон Апостолович Прокос.
Последние сведения о греческом консульстве и его представителе датируются началом 1920-х гг. В документах рабоче-крестьянской инспекции имеются сведения, что на ул. Банковской в доме № 1 проживал греческий консул Куртиди, хранивший у себя в квартире вещи, принадлежащие греческому консульству.
В 1899 г. турецким правительством в Севастополе было учреждено турецкое Генеральное консульство. Его возглавил прибывший в Севастополь Исмаил Асим. Но гораздо раньше, в начале 1880-х гг., турецким вице-консулом был назначен Ракканье-Эффенди. 24 сентября 1884 г. Ракканье-Эффенди в числе английского, французского и греческого консулов присутствовал на торжественной закладке сухого дока, которая происходила в присутствии Великого князя Алексея Александровича. После проведения молебствия настоятелем Херсонесского монастыря о. Пахомием и торжественного обряда собственноручной закладки дока Великим князем, Алексей Александрович «изволил разговаривать с ним». По представлению Ракканье-Эффенди турецкое правительство в 1888 г. учредило в Симферополе консульское агентство и назначило на должность агента местного купца Г.С. Эффетова. В октябре 1888 г. после посещения Севастополя императором Николаем ΙΙ турецкий вице-консул за свою деятельность был награжден орденом св. Анны 3-й степени. В октябре этого же года, пользуясь пребыванием в Севастополе турецкого чрезвычайного посла, Фауд-Паши, консул вновь возбудил вопрос об устройстве кладбища погибших воинов. Несколько лет назад турецкое правительство выделяло на содержание захоронений небольшие средства, и их было недостаточно. Ракканье-Эффенди, объяснив, что захоронения по мере возможности и даже при отсутствии ограды оберегаются, попросил ассигнований. Фауд-Паша решил лично осмотреть местность и 15 октября в сопровождении Ракканье-Эффенди, полковников кавалерии Хазрев-бей и Мустафа-бей, русского посла в Константинополе Максимова, младшего помощника командира порта и прикомандированного к свите посла лейтенанта Дергаченко отправился на осмотр. Убедившись в необходимости ассигнований, заверил консула о ходатайстве перед турецким правительством о выделении необходимых денег на осуществление проекта. Ракканье-Эффенди, проработав в Севастополе около семи лет и оставив о себе добрую память, в октябре 1889 г. был переведен в Николаев, а на его место назначили Икьядес-Эффенди. Из периодической печати стало известно, что в 1896 г. турецким консулом был Зиа-бей. Газета «Крымский вестник» 7 июня 1896 г. опубликовала заметку о «прискорбном случае, имевшим на днях место в местном турецком консульстве». Суть инцидента сводилась к тому, что к консулу явился севастопольский купец Девлетов и в результате их разговоров Зиа-бей вытолкал купца в переднюю и нанес ему побои. Итогом этого происшествия стало рассмотрение дела в суде по жалобе купца. В первое десятилетие ХХ в. турецкое консульство возглавлял Мехмет Али-бей. В июне 1905 г. он вручал «пожалованный его величеством турецким султаном» орден Меджидие бывшему начальнику голубиной станции полковнику И.Е. Григорьеву, который к тому же был очень хорошим фотографом-любителем. Награду вручили за приведение в образцовый порядок голубятен и классификацию голубей во дворцах Константинополя. В 1910 г. Мехмет Али-бей по поручению Министерства иностранных дел Турции пригласил предпринимателей Севастополя (и не только русских) к участию в Оттоманской сельскохозяйственной и индустриальной выставке. При отъездах Мехмет Али-бея по делам в Турцию исполнение обязанностей возлагалось на вице-консула Семена Фомича Георгиадиса, проживавшего в собственном доме на углу улицы Кази и Артиллерийской. Он же работал в 1911 г. с другим турецким консулом Ибрагимом Хаки-беем и помогал ему в 1912 г. в сборе пожертвований в пользу благотворительной организации «Красного полумесяца» по разрешению Министерства внутренних дел. Первым секретарем турецкого консульства в этот период являлся Иаман Эфенди. В 1914 г. в результате многолетней работы турецких консулов в Севастополе окончательно был решен вопрос об устройстве турецкого кладбища, на которое должны были быть перенесены останки воинов погибших в 1854-1855 гг. Местом для турецкого кладбища избрали участок недалеко от французского кладбища, так как прежнее место захоронения воинов недалеко от Балаклавы, являлось частной территорией. К сожалению, начавшаяся вскоре Первая мировая война помешала осуществлению этих планов. Последние сведения о турецком консульстве датируются 1922 г. 19 июля в Севастополь на канонерской лодке прибыли генеральный консул Сабри-бей и вице-консул Фейрус-бей. Через два дня они должны были увезти с собой около 300 турок репатриантов.
Первоначально, благодаря информации газеты «Крымский вестник» от 14 октября 1899 г. о краже вещей на сумму в 200 руб. из квартиры Барье, проживавшего в доме Н.П. Грипари, стало известно, что именно он, Э.К. Барье, в этот период являлся итальянским вице-консулом. Гораздо позже удалось обнаружить приказ севастопольского градоначальника от 21 июня 1888 г., в котором сообщалось, что «Государь Император высочайше повелеть соизволил: признавать итальянско-подданного адвоката Эммануила Барье итальянским вице-консулом второй категории в Севастополе». До своего назначения он уже проживал в городе. Метрическая запись, сохранившаяся в Государственном архиве г. Севастополя, свидетельствует о том, что у итальянского подданного, дворянина, доктора права, католического исповедания Эммануила Карловича Барье и его жены Инны Александровны, православной, 13 июля 1883 г. родилась дочь Лидия, которая была крещена 21 августа в Петропавловской церкви на ул. Б. Морской.
Добрые деловые отношения сложились у другого итальянского вице-консула Александра Венедиктовича Мошшети с севастопольским градоначальником генерал-лейтенантом С.К. Кульстремом. При содействии градоначальника А.В. Мошшети организовал подготовку к перезахоронению на родине пьемонтских генералов Александро Ла Мрамора и Габриели Ди Монтевеккьо, похороненных близ селения Комары на итальянском кладбище. Для перевозки праха итальянских героев Крымской кампании в мае 1911 г. прибыл итальянский крейсер с «военной депутацией». В следующем, 1912 г. А.В. Мошшети был повышен в статусе, значился уже итальянским консулом и был награжден орденом короны Италии. Последние сведения об итальянском вице-консуле в Севастополе датируются 1927 г. Им являлся Коцио Сильвио.
Известно, что великобританским вице-консулом в 1883 г. был Гарфорд, который обратился к севастопольскому градоначальнику вице-адмиралу Рудневу с жалобой на неправильные действия карантинного агентства. Таким образом, он выступил в поддержку потомственного почетного гражданина французского подданного Родоканаки Перикла Федоровича.
Севастопольские великобританские консулы подчинялись генеральному консулу «по Таврической губернии», резиденция которого находилась в Одессе. В 1888 г. на должность генерального консула «Государь Император высочайше повелеть соизволил» назначить Томаса Бакгауза Сандвича. В 1893 г. консульскую службу Великобритании в Севастополе возглавлял Александр Морей. Прах его умершего трехмесячного сына покоится на старом городском кладбище на ул. Пожарова. В 1908 г. великобританским консулом был Эрскин Федор Давидович, а в 1911 г. - Джон Лоуден.
Адрес-календари Севастопольского градоначальства, издававшиеся в Севастополе в начале ХХ в. являются прекрасным источником по установлению сведений о городских присутственных местах, жителях города, а также официальных представителях иностранных государств. Если в конце ХΙХ – начале ХХ вв. обязанности бельгийского вице-консула исполнял греческий консул Н.П. Грипари, то в 1911 г. в Севастополе уже работал внештатный бельгийский вице-консул Эмиль Львович Бернар-Борманс.
Во время Первой мировой войны и после революционных событий 1917 г. в корне изменилась внешнеполитическая обстановка, как в стране, так и в Севастополе. Не давая оценки происходившим событиям, связанным с постоянной сменой правительства на территории Крыма и Севастополя, хочется лишь представить выявленные сведения о представителях дипкорпуса. При генерале П. Врангеле в Крыму работало Крымское междусоюзническое паспортное бюро, которое находилось в Севастополе. Возглавлял его капитан Амальрик, который в июне 1920 г. был назначен французским консулом. В периодической печати того времени есть упоминания о работе в 1920 г. Великобританского консульства, консульства Эстонской Республики, Севастопольское агентство Крымского областного комитета граждан Народной Республики Литвы, Польского консульства. Работа этих учреждений была направлена на регистрацию и оформление документов желающим выехать на родину. Кроме того, работали военные миссии: британская, армянская, латвийская, польская. В заключение следует сказать, что дипломатические представители иностранных государств активно сотрудничали с органами власти в Севастополе и защищали права своих граждан. На них же был возложен уход за иностранными воинскими некрополями соответствующих стран и эти кладбища содержались в образцовом порядке. Их функции, начинавшиеся с защиты прав мореплавания и торговли, постепенно расширились, стали носить политический характер. Консулы вносили свой вклад в развитие города, в котором проживали. Большинство из них активно участвовали в общественной жизни Севастополя, чем заслужили уважение его жителей. Их работа, оборвавшаяся в 1920-е годы, постепенно возобновляется в современном Севастополе.
Наталья Терещук
ДОКТОР ШЕВАЛЕВ
(воспоминания)
В 1941-1942 гг. я работал в должности начальника группы глазной хирургии ОРМУ (отдельная рота медицинского усиления) № 13 Приморской Армии. Наша группа была придана 47-му медсанбату 25-й Чапаевской дивизии, где я и служил в течение всей обороны Севастополя. В тот период мое звание было - военврач III ранга, позже мне присвоили звание военврача II ранга. 8 мая I942 г. я получил награду - орден «Красное знамя».
В медсанбате моя служба проходила не только как глазного хирурга, но и как общего хирурга, начальника-бригадира 2-ой операционной 47-го медсанбата в Инкерманских штольнях. О моей медицинской работе и о работе медсанбата изложено в книге «Военная медицина в обороне Одессы и Севастополя». Эта книга издана в Москве центральным медицинским издательством в 1943 г., когда я находился в плену.
В предисловии к этой книге генерал И.В. Петров писал, что большинство авторов статей честно выполняли свой долг и, наверное, погибли в последние дни обороны города. Так, после оставления нашими войсками Севастополя по предложению главного офтальмолога Советской Армии генерал-майора медицинской службы Г.А. Поляка мои ленинградские коллеги почтили мою память вставанием. До войны я имел ученую степень кандидата наук и работал доцентом в Одесском институте имени Филатова.
Наши части отошли из Севастополя в район Херсонесского мыса. Там я обратил внимание на большое количество раненых, лишенных какой-либо медицинской помощи и ухода. Узнав, что командование находится на 35-й артбатарее, я отправился туда, и был принят генерал-майором Новиковым, который остался вместо Петрова, командующего Приморской армией.
Новиков выделил мне в помощь трех офицеров (капитанов) и дал задание: привлекать, если нужно - с применением оружия, водителей транспортных средств, бойцов, командиров и сносить раненых в указанное место на берегу, недалеко от Херсонесского маяка, куда должны подойти суда для эвакуации раненых. За одну ночь нам удалось собрать в этом месте более 1500 раненых. Но суда не подошли. Днем по этому скоплению раненых фашисты открыли артиллерийский и минометный огонь. Это было примерно 6-7 июля 1942 г. 8 июля я снова был на 35-й батарее, но Новикова увидеть не смог. Один из полковников подтвердил его прежнее приказание продолжать собирать раненых, так как суда должны подойти. Опасаясь очередного налета немецких войск, мы прятали раненых между камнями. Вместе со мной работало несколько медсестер и врачей. Помогал мне в этом деле и бывший комиссар госпиталя 52/8 Радько. Раньше он был комиссаром в Одесском госпитале, базировавшемся в институте Филатова, где я служил начальником. В этот день при мне Радько был убит.
9 июля я вместе с легкоранеными и медработниками принимал участие в двух штыковых контратаках, в одной из которых встретил бывшего комиссара 47-го медсанбата Васильева. Мы договорились, что в случае ранения одного из нас другой должен его пристрелить, чтобы раненым не попасть в плен. Все, и раненные, и здоровые бойцы страдали от жажды. Маленький колодец возле маяка был полностью вычерпан, из-за капли воды стреляли друг друга. Мы, чтобы помочь раненым воинам, фильтровали мочу через противогазную коробку или пользовались кровью убитых и живых лошадей. 10 июля 1942 г. немцы ворвались в расположение места у берега, где находились раненые. У меня был пистолет и восьмизарядная винтовка. Я решил пробиваться дальше к маяку, но раненые подняли отчаянный крик, умоляя не бросать их, пришлось выбросить оружие и сдаться в плен вместе с медперсоналом и раненными бойцами. В плену я находился в лагере № 181 на горе Матюшенко (бывшая Рудольфа) на площадке, где располагалось имущество гидрографического управления ЧФ. Там собралось более 25 тысяч человек (военные и гражданские). В первые дни плена я работал в бригаде гробокопателей. При этом отметил, что смертность достигает 50 человек в сутки. Тогда с группой медиков мы на досках под открытым небом стали оказывать помощь раненным бойцам. Со мной работали В. Иванов, А. Лапкин, В. Гаек, медсестры: Бондарь, А. Ковальчук и другие. В лагере многие погибли от газовой гангрены, чему способствовали личинки мух, которые буквально кишели в ранах и повязках. Перевязывать раны и лечить раненых было нечем. Все очень страдали от жажды. Через несколько дней появились полицаи и представители СД. Полицаи были в основном татары. Примерно 13 или 14 июля 1942 г. в лагерь прибыл немецкий врач, оберштабсарц по фамилии Злугих, к которому я обратился, указав на невыносимое положение раненых и несоблюдение никаких правил, изложенных в декларации Гаагской конференции. Этот врач, пожилой человек, был как я узнал позже, участником первой мировой войны. В то время он являлся заместителем старшего врача дивизии «Лук и стрелы», которая одной из первых ворвалась в Севастополь. Он вызвал к себе коменданта лагеря и отдал ему указание отправить под конвоем пленников, которые возили бочку с водой, для военнопленных. А мне с группой медиков, тоже под конвоем, разрешили пойти на места, где раньше находились наши медсанбаты и госпитали.
В дальнейшем этот же немецкий врач выдал нам штук двадцать списанных палаток, в одной из которых мы оборудовали примитивную операционную, а в других разместили раненых. Таким образом, я стал старшим из врачей этого лагерного лазарета. Следует отметить благородное поведение бывшего начальника санитарного отдела Приморской Армии - Давида Григорьевича Соколовского, еврея по национальности. Он, будучи раненным в грудь, через несколько дней после организации лазарета, когда в лагерь приехал немецкий врач в чине генерала, попросил меня привести его к немцу. Я присутствовал при их разговоре. Соколовский назвал себя и потребовал улучшения положения раненых и военнопленных. После этого разговора Соколовского из лагеря убрали. Не могу не отметить также позорного поведения заместителя Соколовского, военврача 1 ранга Герцена, который ходил с полицаем и выдавал евреев, а через несколько дней немцы его же и расстреляли. Положение в лагере было страшное. Фашисты начали угонять военнопленных в другие лагеря. Перед этим немецкий врач Эмрих предупредил меня, что та полиция, которая ведет расправу и расстрелы военнопленных здесь, какая-то незначительная фронтовая полиция, что потом будет ещё хуже. Поэтому, отбирая раненых на этап, мы с товарищами старались подсунуть кроме раненых, политработников и евреев, которых легко могли выдать в лагере. В это время уже появились свои предатели из числа военнопленных. Если пленные узнавали о предателе, то его ночью уничтожали. Мы, медики, давали заключение, что он, якобы, умер от болезни. Не знаю судьбы многих, которые ушли в первом этапе, но некоторые выжили, в частности, Соколовский, врач Владимир Наумович Ляльчицкий, который живет в Одессе, и другие. Эмрих был прав. Нам становилось всё тяжелее, усилились расстрелы, репрессии. Среди военнопленных начался повальный авитаминоз вследствие голода и недоброкачественной пищи (человек сначала терял зрение, а потом умирал). Чтобы как-то спасать народ, мы стали обрезать мясо трупов людей и кормили им раненых и больных. Кто-то донес на нас, и немцы расстреляли несколько медиков и похоронщиков. Однако мы, выходя в город для сбора медикаментов и бинтов, а военнопленные на работы, сумели связаться с городским населением. Некоторым помогли бежать из лагеря. Кроме того, жители стали приносить кое-какие продукты.
В городе среди голодающего населения вспыхнул тиф, что очень испугало немцев. Поэтому группа медиков во главе со мной была выпущена из лагеря под надзором унтер-офицера Тройше для борьбы с тифом среди жителей города. В эту группу входили: В. Иванов, Липкин, Пишель-Гаек, Тезенина, Гусаченко, Ильинов, Умеров, Момот, а также несколько медсестер и фармацевт Спасская Нелли Францевна. Мы поселились в развалинах жилого дома, в том месте, где сейчас находится школа № 14. Тройше жил рядом и проверял каждый наш шаг. Только теперь, получив право передвигаться по городу в светлое время суток без конвоира, я встретился с бывшим военнопленным, работавшим в военной комендатуре (около Графской пристани). Он назвался Кравченко и рассказал мне о существовании подпольной организации, не называя фамилий, предложив мне участвовать в ней. Это предложение было сделано и Пишель-Гаеку. Он также сказал, что за мной внимательно следят немцы, потому нужно выделить специального связного. Таким связным стала медсестра Елена Никитична (по мужу Суслова), которая раньше работала под моим руководством в институте им. Филатова, а потом в группе глазной хирургии П.Л. Бондарь. Я просил Кравченко помочь нам уйти в партизанский отряд. Он пообещал ответить мне через несколько дней. После разговора с Н.И. Терещенко, помощником секретаря ГК ВКП(б), и руководством было решено, что мы принесем больше пользы, оставаясь на своих местах. Позднее я ещё несколько раз обращался с просьбой отправить меня в партизаны, но ответ был тот же, что и раньше. Связь поддерживалась через Бондарь или через В. Иванова, лично встречавшегося с Терещенко.
Мое личное участие в подпольной организации - более чем скромное. Поездов под откос не пускал и взрывов не производил. Мое задание было содействовать побегу военнопленных из лагеря. Это осуществлялось через представителей в каждом из лагерей.
В лагере на горе Рудольфа таким представителем был какой-то гражданин, связанный с Н. Виличко, который знал её и Кравченко. В лагере в бывших Лазаревских казармах это происходило через врача Момот. В лагере на Северней стороне (возле кладбища) представителем была какая-то женщина, но я получил предупреждение от Терещенко, что ей доверять нельзя. В сборе одежды для бежавших военнопленных помогал священник, который служил в кладбищенской церкви (отец Борис). В сборе одежды участвовал и Ревякин, работавший столяром в больнице (помещение бывшей 14-й школы), и несколько женщин.
Документы частично выдавал я, как главный врач севастопольской гражданской больницы, подписывая по-немецки, что данное лицо якобы работает в качестве рабочего по восстановлению больницы. Эти документы имели лишь временное хождение, а затем кем-то из работающих в городской управе обменивались на обычные постоянные. Кто это делал, я не знаю. Другим заданием являлось оказание помощи бойцам партизанских отрядов, действовавших в Крыму. Таких было довольно много.
Существовало ещё одно общее задание - это всеми средствами препятствовать угону людей в Германию.
Этим занимались все, но больше всего Олег Гусаченко. Он работал в комиссии городской управы и выдавал фиктивные справки о болезни. Помогали в этом и Тезенина, и Иванов. Они делали и фиктивные операции, при участии медсестры Мороз.
После нашего поселения около школы № 14, мы начали ремонт здания, превращая его в больницу. В этом добровольно принимали участие и жители города.
В группу военнопленных врачей вошли и гражданские врачи: Т. Смоленская, Котова, Вышеславцева, Толочко, Панкратова, Литвинова, Свешникова, бывший флагманский врач ЧФ Гончар и другие.
В группе я негласно был вроде командира, а Иванов В. - комиссаром. Вскоре произошло разделение: часть медработников ушла работать в единственное уцелевшее помещение 1-й горбольницы (Иванов, Тезенина), в немецкое управление порта – Пишель-Гаек, на ж. д. вокзал - Момот и Гончар: в поликлинику (ул. Ленина) - Смоленская, Свешников и другие. Я и Липкин из основной группы остались при больнице (школа № 14).
Вначале больницу возглавлял некий Осадчий, не медик, а человек, поставленный от городской управы. Позже он исчез. Будто бы уехал в Мелитополь. Тогда старшим в больнице стал я. Это было в конце 1942 г. Положение моё было трудным. Кроме того, что за моей работой наблюдал унтер-офицер, я ещё был подчинен и Леденевой, главному врачу города. Кроме того, к больнице было приковано внимание начальника СД Маера и других деятелей немецкой контрразведки, румынской контрразведки Келера, главного врача Радзиевского.
Появлялся в больнице переводчик Маера - Сергей Пенер (поволжский немец). Несколько раз я виделся с комендантом города Гашем, когда он заболел, и я его лечил.
Умеров, работавший в больнице, вызывал подозрение у нашей группы. Мы старались держаться от него в стороне, хотя не знали ещё в то время о его предательстве. Он предал медсестру Шуру Комарову. После освобождения Севастополя Умеров был осужден на десять лет.
Особенно усложнилась наша работа, когда были схвачены Момот и Гончар. Почти одновременно с ними была арестована и Мисюте Люба.
Хочу отдельно рассказать о Хамадане. В помещении бывшей тюрьмы немцы устроили лазарет для военнопленных. В этот лазарет помещали военнопленных не только из лагеря 181, но и из других лагерей.
Во главе лазарета стоял немецкий врач в звании унтер-офицера по фамилии Мюллер. Он занимался химией и мало вмешивался в дела лазарета. Охрану несли полицейские. В этом лазарете работали врачи Тузыканов, Винчугов и несколько женщин. Я изредка бывал там, но постоянную связь с лазаретом поддерживал В. Иванов.
Там же, на должности кладовщика, работал Михайлов (подпольщик, в прошлом советский журналист, писатель Хамадан). Я знал об этом и иногда виделся с ним. По-видимому, в лазарете немцы имели своих шпионов, так как однажды были арестованы и уничтожены три женщины: одна врач и две медсестры-еврейки. Спустя некоторое время ко мне прибежал очень взволнованный Иванов и рассказал, что ему сообщили, будто немцы собираются уничтожить Михайлова (Хамадана), которого кто-то выдал. Мы, то есть Иванов, Липкин и я, быстро обсудив положение, решили выкрасть Хамадана из охраняемого лазарета или объявить Мюллеру, что тот заболел заразной формой дизентерии и срочно требует изоляции в нашей больнице.
Терещенко было сообщено об этом. Он одобрил наши действия, сказав, что немедленно, после перемещения Хамадана в больницу, примет меры для его укрытия. Ко мне должен был подойти его посланец, произнеся пароль: «У меня умирает жена, дайте лекарства. Об этом очень просит не то Мария Петровна, не то Марья Павловна».
В. Иванов отправился в лазарет, проинформировал о предстоящем Михайлова (Хамадана) и дал ему дозу слабительного. Тем временем я зашел к Мюллеру и стал морочить ему голову, рассказывая о тяжелом заболевании Хамадана и о необходимости его срочной изоляции. Мюллер ответил, что Михайлова (Хамадана) никуда из лазарета не выпустят, видимо, он уже что-то знал о нем. Я сообщил Иванову о разговоре. Иванов продолжал посещать лазарет и должен был вывести Хамадана в больницу.
Так, Хамадан был на носилках перенесен в больницу. Вернувшись к Мюллеру, я объяснил ему, что хотя он запретили мне брать Хамадана, но мои врачи, не зная об этом, как острозаразного больного перевели его в больницу. Я предложил Мюллеру сделать дезинфекцию всему помещению лазарета. В это время в комнату вошел полицай и я решил, что меня сейчас арестуют. Но тот, забрав какие-то свои вещи, ушел. Мюллер посетовал на то, что мы поступили неправильно, убрав Михайлова (Хамадана) в больницу, но что он врач и в дела СД не вмешивается. Когда я вернулся в больницу, там уже была машина с сотрудниками СД. Подошедший ко мне посланник К.И. Терещенко, связной, видевший всю эту картину, пояснил, что помочь Хамадану теперь уже ничем не сможет. Нам удалось на несколько минут задержать работников СД под видом необходимости надеть перчатки и халат, идя к заразному больному. Хамадан попросил Иванова и меня избавить его от мучений в случае пыток. Я послал Липкина за запасом морфия, который держал для себя. В это время сотрудники СД ворвались в палату, оттолкнули меня и Иванова, ударив его прикладом.
Появился Липкин и принес пакет с лекарством, который незаметно передал Хамадану. Тот принял весь порошок. Количество морфия в 10 раз превышало смертельную дозу. Хамадан спокойно улыбнулся, встал, сказал работникам СД, что готов и пошел к машине. Позже нам стало известно, что он умер по дороге, когда его везли в СД. Мы думали, что немцы нас расстреляют. Но вольно, или невольно нас выручил Мюллер, дав показания, что Шевелев предупреждал его о тяжелом и опасном заболевании Михайлова (Хамадана).
Вместе с Гаеком я написал воззвание, которое было напечатано в газете «За Родину». Это было обращение к полицаям, служащим и к, так называемым, добровольцам, в котором мы призывали их одуматься и не служить фашистам. При больнице, в котельной, мы сумели оборудовать примитивный радиоприемник, и несколько раз слушали сообщения из Москвы. Связной от Терещенко сообщил, что у них испортился приемник, и просил, чтобы мы передавали им сводки Совинформбюро, что мы и выполняли ни один раз.
Газету «За Родину» доставляла Шура Комарова, а иногда и Мисюта.
Мне хочется рассказать об освобождении Севастополя. 10 апреля 1944 г. наши войска освободили Одессу, а 9 мая - Севастополь. 10 апреля в больнице появилось много отступающих немецких солдат. В это время я оперировал раненых. В операционную вошел Липкин, бледный, встревоженный, и сказал, что в больницу приехал полковник Ганш и с ним два генерала. Полковник грубо потребовал, чтобы Липкин вызвал к нему меня. Я вышел к Ганшу, который беседовал с генералами. По разговору я понял, что один из них был фон Манштейн. Позже Манштейн уехал, а Ганш пошёл осматривать больницу. Осмотрев помещения, он приказал очистить больницу, сказав: «и если здесь будет хоть одна русская свинья, то вы будете повешены. Койки оставить, здесь будет немецкий госпиталь». Я собрал инструменты. Больных и раненых перетащили в подвал на территории 1-й горбольницы.
После освобождения Севастополя я проходил проверку в контрразведке ЧФ в Севастополе, а затем в лагере в городе Феодосия. Там же после проверки мне было присвоено звание майора медицинской службы и восстановлены награды. Из Феодосии я был отправлен в город Москву в резервный офицерский полк на Красную Пресню. Однако, ввиду состояния здоровья, меня признали ограниченно годным к военной службе и направили на Лубянку в управление НКВД СССР для прохождения дальнейшей воинской службы. Там я получил назначение начальника санитарного отдела войск НКВД и звание майора медицинской службы госбезопасности.
Беседа В.П. Удод с профессором, доктором наук, заслуженным деятелем УССР, главным офтальмологом Министерства здравоохранения УССР, зав. кафедрой глазных болезней Киевского института усовершенствования врачей Шевалевым Владимиром Евгеньевичем
30-31 мая 1973 г.
|
Фёдор Фёдорович Ушаков (1745-1817)
Великий русский флотоводец, адмирал. Был одним из создателей Черноморского флота и его командующим. Разработал и применил манёвренную тактику, одержав ряд крупных побед над турецким флотом. Успешно провёл Средиземноморский поход русского флота во время войны против Франции. Проявил себя как политик и дипломат при создании греческой республики семи островов.
24 февраля 1744 г. родился Фёдор Ушаков в селе Бурнаково Романо-Борисоглебского уезда (ныне Рыбинский район Ярославской области). Отец, Фёдор Игнатьевич Ушаков (1710-1781), сержант в отставке и дворянин, дядя - старец Феодор Санаксарский.
В 1760 году в возрасте шестнадцати лет был отправлен в г. Петербург, где обучался в Морском корпусе. По прошествии двух лет в чине гардемарина совершил свое первое учебное плавание, которое проходило на корабле «Святой Евстафий».
В 1766 году выпустился из корпуса офицером, мичманом. Был зачислен в галерный флот на Балтике. Впервые Ф.Ф. Ушаков познакомился с морскими просторами на пинке «Наргин», на котором совершил плавание из Кронштадта к Архангельску вокруг Скандинавии.
В 1768 году по окончании кампании был командирован в Донскую экспедицию, в задачи которой входило открытие Таганрогского порта и учреждение на Дону флотилии, что следовало из разрыва отношений с Турцией.
В 1769 году был произведен в лейтенанты и ходил уже по Дону на паромах до Таганрога.
1776 год для Ф.Ф. Ушакова ознаменовался походом до Ливорно, в котором он участвовал в чине капитан-лейтенанта, и по его окончании получил в команду фрегат «Павел».
До 1779 года продолжал кампании в Адриатическом море и на архипелаге.
В 1780 году командовал императорской яхтой.
В 1781 году вторично отправился в Средиземное море с эскадрой контр-адмирала Сухотина командиром корабля «Виктор».
В 1783 году Ушаков был назначен в Херсон, где находился при постройке кораблей и успел прекратить завезенную туда из Константинополя на купеческих судах заразу.
В 1785 г., будучи уже капитаном 1 ранга, награжден орденом Св. Владимира 4-го класса и получил от Адмиралтейств-коллегии благодарность.
В 1787 году, в начале войны с Турцией, Ушаков являлся капитаном бригадирского ранга. Имея в командовании корабль «Павел», участвовал в первых походах Черноморского флота под начальством контр-адмирала Войновича.
В 1790 году князь Потемкин вверил контр-адмиралу Ушакову начальство над Черноморским флотом. В начале кампании того года он обошел восточный берег Черного моря от Синопа до Анапы и истребил более 26 неприятельских судов.
8 июля 1790 г. – командуя флотом из 10 кораблей, 6 фрегатов, 2 брандеров и нескольких мелких судов, отразил у Еникальского пролива атаку турецкого флота и окончательно разбил его близ Хаджи-Бея 28 и 29 августа. Данные победы принесли Ушакову ордена Св. Владимира 1-го и Св. Георгия 2-го класса.
Морское сражение в ходе русско-турецкой войны 1787-1791 гг. между флотами Российской и Османской империй, состоявшееся 8 (19) июля 1790 г. близ Еникальского (Керченского) пролива.
В 1791 году разбил турецкий флот при Калиакрии.
29 декабря 1791 года по заключении мира в Яссах был награжден орденом Св. Александра Невского.
В 1793 году произведен в вице-адмиралы и в мирное время начальствовал над практическими эскадрами на Черном море.
В августе 1798 года получает высочайшее повеление идти в Константинополь и по соединении с турецкой эскадрой отправиться на архипелаг в Средиземное море.
В июле 1800 г. с согласия собранного им Военного совета решает вернуться в Россию. Причиной этого послужили как дурное состояние кораблей его флота и недостаток продовольствия, так и разные политические составляющие.
6 июля 1800 г. покинул Корфу.
26 октября 1800 г. его двухлетняя кампания в Средиземном море была закончена в Севастополе.
С 1801 года начальствует над Балтийским гребным флотом и всеми морскими командами в Санкт-Петербурге.
21 января 1807 года был уволен со службы по болезни с мундиром и пенсионом половинного жалованья. По окончании службы поселился в Темниковском уезде Тамбовской губернии
В октябре 1817 года скончался в Темниковском уезде. Был похоронен там же, в Санаксарской обители, основанной его дедом
